2
12
Пять лет назад мы с дочкой лежали в инфекционной больнице. Дочке было девять месяцев, она заболела. Менингитом.
Ольга Савельева
Но мы этого ещё не знали.
Искали причины её тяжёлого состояния.
Вся жизнь — растянутая в пространстве паника между посещениями врача. Врач приходил и рассказывал о результатах анализов. Расшифровывал цифры.
Говорил слово «динамика».
Сначала она была отрицательная.
Потом — когда уже нашли менингит и стали давать правильные антибиотики — положительная.
Нас каждый день навещал муж.
Он привозил всякую ерунду.
Например, подушки.
Декоративные. С нелепыми рюшками.
Подмосковная больница — это крохотная палата, старая койка, вываливыающиеся из стен розетки, серое, с разводами и печатями, бельё.
А муж привёз подушки. С рюшками.
Если их положить на серую простынь, прикрыв опасно раздолбанную розетку, то совсем другой вид у палаты.
Ещё муж привёз кофеварку.
Капсульную.
Кофе в той больнице можно было достать только растворимый, теплый. Среднего рода.
А тут — модная кофеварка.
Такое всё было запрещено.
Даже за кипятком для растворимого кофе мы ходили на общий пост.
Но муж поставил её на подоконник. Прикрыл шторкой. Сказал: «Я тебя знаю. Ты что-нибудь придумаешь…»
Я пожимала плечами.
Я была все время раздражена.
Не спала. Не ела. Болела.
Муж приходил из той, хорошей, прошлой жизни, в которой не болели дети и которой больше нет. Он приносил оттуда свидетельства, что она была. Та жизнь…
С подушками, комфортом, капсульными кофеваками.
А мой мир теперь — больничная палата, липкий страх, капельницы, анализы, ожидание. Казалось, что он навсегда.
Узкий и неуютный мирок.
Мне тут ужасно плохо.
И морально, и физически.
Я сплю, например, на койке, на которой у меня немеет и затекает всё тело. Утром встаю — и везде болит. Онеменее всей меня. Так и живу, замороженная обстоятельствами.
Но это вообще не было важно. Никому, включая меня. Моя дочь борется за жизнь, поэтому я буду рядом, сколько надо.
Врач приходит и расшифровывает цифры.
И это главная новость.
Меня раздражало, что муж обуючивал нам это пространство. Превращал больничную палату в место, где можно жить и радоваться. Горячему кофе, например. Или рюшкам на подушке.
— Я хочу отсюда скорее уйти. Зачем ты все это привозишь? — злилась я.
— Слушай, как только вас выпишут, я все это заберу. Но сегодня вы тут. И пусть хоть сегодня вам будет хорошо.
— Хорошо? Не может быть хорошо там, где плохо.
— Ну, не хорошо. А хоть… ну, поудобней…
Это был способ мужа спасать ребёнка. Он не врач, он не мог ставить капельницы, например, но он делал то, что в его власти — приезжал каждый день и передавал пакеты с порциями будничной жизни.
Кофе из той кофеварки мы пили все.
Сначала в тайне от врачей, потом (а как сохранить в тайне запах свежесваренного кофе?) — вместе с врачами . Пять минут горячего чёрного счастья — и можно жить.
Моя дочь потеряла слух. Менингит отобрал…
Через два месяца мы лежали уже в другой больнице. Там, где оперируют глухих детей.
Оказывается, то, что потеряно полностью, можно… исправить.
Например, слух. Его больше нет.
Но можно сделать искусственный слух, из электродов, вшитых внутрь.
Он будет другой, этот слух, но будет…
Чудо. Рукотворное чудо.
Муж и в эту больницу привозил всякое… нарядное.
Про жизнь. Игрушки, планшеты, пирожные, сыры. Подушки опять…
Кофе там был, обошлись без кофеварки.
Больница федеральная, в ней лежали люди со всей России. Из Москвы мало кто.
Других пациентов редко навещали — вся родня далеко.
Я ходила по палатам и спрашивала: «Вам сегодня чего хочется? Каких пряников? Мятных? Массу творожную с чем? С курагой?»
Потом диктовала мужу список.
— Мятные пряники? Чипсы? Что? Фаршированные оливки??? — офигевал муж. — Ты ж такое не ешь…
— Привези, — просила я.
И он привозил.
Потом вечером, после обхода, когда мы укладывали детей, и строгая медсестра, убедившись, что мы спим, уходила дремать в ординаторскую, начинался пир горой.
Как же мы смеялись там, шёпотом… Не помню над чем. Не над чем, наверно, а про что. Про жизнь.
Зачем мы шёпотом, у нас же глухие дети? Но мы просто… ну, вроде как запрещённое что-то делали, такое надо непременно шёпотом…
Я хочу сказать, что имеет смысл обуючивать любой день. Даже тот, что очень страшный и безрадостный. Даже тот, что в больничной палате. Даже тот, что проходит не так, как вы выбрали.
Просто потому что не будет другого, а этот нельзя будет потом пережить набело.
Вам выдали понедельник. Вот. Получите. Живите. К понедельнику полагается вот такая погода, вот такое самочувствие, вот такое испытание. Нет, заменить нельзя. Нет, вернуть нельзя. А что можно? Можно жить.
Обуючивать его как получается. Испечь пирог. Позвать соседей на чай. Поиграть с детьми, отложив телефоны. Помыть пол. Угостить соседа фаршированными оливками (как вы это едите вообще?)
Прошло пять лет. Память стёрла эти воспоминария, вытеснила страшное, чтоб не царапаться об него. Я сейчас долго рылась на антресолях памяти, чтобы вспомнить.
Но…
Удивительно, но из тех чёрных сложных дней я запомнила не панику и латентную истерику, а как мы чокались чашками с кофе в ординаторской инфекционной больницы, как я дедморозила, доставая из пакетов то, что заказывали девчата, в оториноларингологии, и подушки. Эти дурацкие невозможные подушки с рюшками, которые я прислоняла к больничной стене…
Спасали они меня, оказывается.
И спасли.
Стройте свой мир. Иногда кажется, что он сломан безвозвратно, не вернуть, не починить, не исправить, всё потеряно, а вы… вы стройте.
Понедельник же…никто не отменял. Это будет другой мир, но он будет…
Чудо. Рукотворное чудо.
И обуючивайте свою жизнь.
Каждый свой день. Даже если из подручных материалов только улыбка — обуючивайте.
И смейтесь, даже если можно только шёпотом…
